Debt pit.
Historical reference.
How to get debt from a person who is not going to repay it, people thought about it as soon as they began to lend to each other.
Even in the most ancient societies, it was believed that the property of an unpaid person should be seized in favor of the lender. At the same time, negligent debtors themselves were far from always eager to part with their good, and therefore, creditors sometimes had to apply very severe measures to them. However, already in the 19th century, Western civilization abandoned the practice of forceful pressure on debtors, and 90 years ago the US Supreme Court ruled that a bankrupt has the right to start life from scratch. Meanwhile, brutal showdowns due to debts are still unofficially practiced.
Cold basements, rods, pads, a rack - this is far from a complete list of tools that have worked with debtors in different centuries, who did not want to pay their obligations. Since people are usually not inclined to give their property of their own free will, debt collection often turned into a bloody drama. Moreover, in those days when the state did not go into the private life of the population, citizens themselves committed violence against each other. When the state began to intervene in the relationship of the debtor and the creditor, society began to accuse him of excessive cruelty, after which the extortion of debts again became the lot of private individuals.
In ancient times, the state usually had enough forces to compose awesome laws against defaulters, but the authorities could not always follow their execution. Even in ancient Assyria (modern Iraq), there was a custom according to which the debtor had to give one of his household members to the creditor as collateral. Assyrian law stated: “If an Assyrian or an Assyrian living in a person’s house as collateral was taken at full price, the lender can beat them, drag them by the hair, maim or pierce their ears.” However, by Assyrian standards, the law was not so cruel, because for the simple neglect, the “harlot", who dared to cover her head with a scarf, like a married woman, relied on the following punishment: "This person (scammer) should be given 50 stick blows "his clothes can be taken away from him, his ears must be pierced, a rope passed through them and tied at the back of his head, and within a month he must complete the royal work."
The Romans, whose legal system underlies the laws of many modern countries, are not far from the bloodthirsty Assyrians. The laws of the Twelve Tables, according to which the citizens of the Eternal City lived in the 5th century BC, gave the judges unambiguous instructions: "If the debtor did not comply with the court decision and no one exonerated him from the trial, let the plaintiff lead him to him and put on him blocks or fetters. " The debtor had to sit in blocks for 60 days, during which he was thrice made a public offer to repay the debt. If this did not happen, an unenviable fate awaited the well: "On the third market day, let the debtor be cut into pieces. If more or less is cut off, then it should not be blamed on them."
Meanwhile, there was practically no one to comply with these laws - the creditor had to almost pierce the ears of the hostages with his own hands and shred the bodies of the debtors. Naturally, the situation was more favorable for those lenders who could afford to hire a staff of specialists in force action.
In some cases, the authorities completely removed themselves from the matter of extorting debts, leaving subjects to settle conflicts privately. So, once at the dawn of the Middle Ages, a Viking named Gunnlaug was drawn into a very unpleasant story. Once, three approached Gunnlaug, and the largest of them, who was "tall and strong," asked the Viking for a "loan." Gunnlaug did not dare to refuse - he gave money, after which he went to complain about the hooligans to his king (king). According to the ancient saga, he told the petitioner the following: “You are out of luck. This is a very bad person - a well-known robber ... Do not mess with him.” Nevertheless, the king of Gunnlaug helped - he handed the sword to fight with the bandit. The Viking called the debtor to battle and killed him.
Since far from all medieval creditors owned the sword as well as Gunnlaug, they had to look for other ways to influence unscrupulous debtors. Sometimes, in order to achieve his goal, it was enough for the lender to take the borrower out of balance by insistent requests to return the money. An English monk who worked in the 12th century on the history of Edmundsbury Abbey reports that the abbot made the monastery financially unreasonable. According to the monk, the habit of living on credit "has spread from top to bottom, from elders to subordinates. And it so happened that anyone in the monastery who had their own stamp also got into debt." Everything was borrowed, from the abbot to Kelar, and precious church utensils served as a pledge. In the role of creditors were Benedict, nicknamed the Jew from Norwich, Isaac - the son of Rabbi Yosi and other moneylenders. The lenders did not have real levers of pressure on the monastery, besides contacting the Christian church inventory as collateral for the Jews was simply dangerous. Therefore, moneylenders began to annoy the abbot with endless reminders that they had to pay. “From that time, wherever the abbot went, both Jews and Christians followed him, demanding repayment of debts. And so they disturbed the abbot and in such confusion they led him that he lost his sleep, turned pale and emaciated. And then he said: 'There will be no peace for my soul until I see that my debts have been paid,' ”the chronicler reports.
The monastery really paid, but in other cases, it happened, the case took a completely different turn. Almost 20 years after the events described, in March 1190, the residents of York, who were tired of paying interest to usurers, began to beat the Jewish population of the city and burn debt books. Nearby nobles, who also had debts, joined the townspeople. York Jews shut themselves in a tower and held a siege while they had the strength. When the situation became hopeless, almost all the besieged chose to commit suicide, and those who fell into the hands of the besiegers were put to death.
It was especially difficult to get due if a noble or even a crowned person appeared in the role of a debtor. For example, in the fourteenth century, the wealthy entrepreneur Rosa from Burford, who supplied English wool to France, sued the English king Edward II, who borrowed money from her husband and was in no hurry to give it back. Rosa sued the king several times without any success, but the situation itself was clearly becoming scandalous. As a result, Rosa came up with a way to save the face of the monarch — instead of receiving money, she received customs relief for her business. However, it was far from always possible to sue the king. So, in the 16th century, the King of Spain, Philip II, declared the country bankrupt three times, putting on the brink of bankruptcy of creditors - the richest banking houses in Europe.
In the Moscow state, the interests of creditors were protected, in essence, in the same way as in Europe, that is, by the efforts of the creditors themselves. If the plaintiff had enough personal connections and money to bribe the judges, the righteous person was waiting for the debtor - a procedure during which debts were literally knocked out. The convict was tied to a pillar in the market square and beaten with sticks on the calf of the legs day after day until he agreed to pay. The German adventurer Heinrich Staden, who during his years in Russia managed to trade wine, serve as an oprichnik and even put together a gang, together with whom he indulged in robbery in the vicinity of his estate, spoke in detail about how righteousness happened during the time of Ivan the Terrible. Once Staden’s servant sold wine to the archer, more precisely he took the uniform caftan as a guarantee, since the archer did not have money. Then the buyer disappeared somewhere, and his colleagues dragged Staden and his servant to the boyars court. The archer’s head acted as the prosecutor, who, shaking the confiscated caftan, declared: “In the courtyard the archer was killed. The Grand Duke does not want to lose his own: the archer had gold and money for 60 rubles. Order him to return this money!” The court found the German guilty. “I had to pay,” Staden writes. “The rest of the archers were happy about this and immediately wanted to take me to the right and beat me with sticks in the legs. But the boyars said: 'Don't hit! Leave him until he brings the money.'” Staden hastened to pay, and the streletsky head was even upset that he demanded too little money: "I had to look for a whole thousand!"
Another time, Heinrich Staden himself was in the role of the plaintiff, and already here he committed the righteousness by all the rules. Once, during a plague in the village of Staden, a peasant died with all his household members. While the German himself was in Moscow, the well-being of the deceased was captured by the prosperous peasant Mitya Lykoshin, who declared himself the only legal heir on the grounds that the wife who died with the peasant was his secret mistress. Hearing of such arbitrariness, Staden decided that Lykoshin is now his debtor. The offended German oprichnik sent instructions to his clerks on how to deal with impudent people: “I ordered him to be brutally beaten at the auction in the city of Staritsa so that he would give me bail ... And he also had my property, and I acted like this "in order to receive it together with my good. He persisted, not wanting to give either his or mine. Then he was chained with iron, poured lead over them and sent him to Moscow." In the capital of Lykoshin, they “ruled” on a trading floor every day, and the unfortunate man was in full control of his executioners day and night, as Staden put it, “with them he was both a servant and a servant.” As a result, a trial was held, and the debtor was given to the oprichnik as a slave. To begin with, Staden gave Lykoshin to his court, which subjected him to daily beatings and bullying. So that the prisoner wouldn’t put his hands on himself, Staden ordered to put on him “neck glands with a chain in a fathom length, so that the chain was tightened by a knot and at night he could lie, and sit or stand during the day, and such hand glands that both hands could be locked together". Each morning, Lykoshin was removed from the shackles and led to the square, where the righteousness continued. However, the oprichnik did not order to beat him too hard so as not to die. Meanwhile, Lykoshin was doing fine and was completely not going to give his property to the ransomware.
Despite all the difficulties, Staden was never able to get 260 rubles, which he demanded from the peasant. The case helped Lykoshin: one of Staden's friends, also a German, urgently needed a window on the border to leave the hospitable Muscovy. Staden gave his friend two horses, 10 rubles, which he still shook from his prisoner, and Lykoshin himself in addition. Despite his broken legs, the staunch peasant managed to safely lead the fugitive to Germany.
However, the daring oprichnik was not at all saddened that he had not received money, since he was morally completely satisfied. It was customary to torture debtors not so much so that they paid money, which they usually didn’t have - the main thing is that others should be afraid. The meaning of righteousness was formulated by Russian legal thought later. In the Council Code of 1649 it was directly stated that the convict should be beaten "on the right without mercy, not for taking that enough money on him, but in order that, looking at that, it would be inconvenient for others to steal like that."
The Middle Ages ended with a brilliant era of omnipotent kings and gray cardinals, and together with strong central authority, private dungeons were replaced by state casemates, where debtors were to be kept until their debt was paid or forgiven. The time has come for debt prisons, or debt pits, as these institutions were called in Russia. So the state finally saved its subjects from the sad need to mutilate each other, but later another problem arose: the population began to consider the state as a source of cruelty to fined debtors.
The situation of a person who ended up in a debt prison was all the more sad because such a conclusion was unlimited and the creditor set the release date at will. In fact, debt prisons were the same private dungeons, only handed over to the state, since prisoners were usually held at the expense of their creditors, who were ready to bear such expenses, if only it would be "unfair" to delay payments.
However, there were ways to leave the prison without the consent of the lender. In 1705, a debt prison was built in the already mentioned York, which immediately became the pride of the city authorities. Well-known proponent of the correction of morals by isolation from society, Daniel Defoe enthusiastically wrote that it is "the most impressive and perfect prison in the whole kingdom, if not in all of Europe, which is as excellent inside as noble outside." In York prisons, it was customary to set free anyone who agrees to act as an executioner, and prisoner debtors also sometimes took up this matter. The last inmate of the York Debt Prison, who had been an executioner, was someone Thomas Askern, who in 1856 volunteered to hang the man who killed his wife. Askern had to work in familiar places, since the place of execution was located right next to the debt prison. During his career, the former debtor sent nine people to the next world.
The inhabitants of debt prison sometimes managed to escape into the fresh air and in a less sinister way. Sometimes the prison administration released such prisoners to work. So, in 1786, a New York newspaper reported that "John Henry, one of the theater’s managers, sent the sheriff a $ 100 fine for using prisoners convicted of debt."
Debt relief was not for the lower classes. On the contrary, the pit was an eternal scarecrow for desperate merchants and wasteful nobles. In 1798, businessman Robert Morris, who went broke on land speculation, was placed in a Philadelphia debt prison. The American court did not take into account that Morris would probably be able to pay off his debts if the USA did not spend a significant part of his fortune on supporting George Washington’s army during the war of independence. In fact, without Morris, who was one of the main financiers of the American revolution, a country called the USA might not have appeared on the map. Morris spent four years in prison.
What was a debt hole in Moscow, wrote Vladimir Gilyarovsky. According to him, Muscovites treated the prisoners of the pit with great sympathy. The soldier guarding the prison said to Gilyarovsky: “It’s like pity! Although it’s by law, it’s not by conscience! They will put a man in custody, take him away from his family, from small children and instead of working for him, yes, maybe work on his feet to get up, they’ve been holding him in vain for years in vain. A young man was sitting there - he just got married, and they put him on the next day. But there was a catch: the rich creditor put him in order to recapture his wife. and he began to keep his wife with him ... He sits alone with us, and his wife and children come to him, he is less small ... There were tears, how many tears! ... "According to Gilyarovsky, some creditors mocked the prisoners especially cruelly, suddenly stopping to pay for the maintenance of prisoners. Debtors were immediately released from the pit, and they happy returned home. However, as soon as such a liberator got a job, the administration of the debt prison received money to support him, and the unfortunate was again placed on a bunk.
The horror in front of the debt hole kept in tension not only the Russian merchants, but also the creative intelligentsia. The well-known critic and poet Apollon Grigoriev, friend of Fet, the author of the immortal romance about the “girlfriend of the seven-stringed” and the equally immortal revelation that Pushkin “is our everything” did not pass the pit. His main problem was an unbridled love of motov and gypsy chants with a chronic lack of money. As befits a true poet, Grigoriev perspicaciously foresaw his fate, periodically making notes in his diary: "My business is poor and strange! The worse it gets, the more I indulge in insanely carelessness ... My debts grow terribly and hopelessly" . Another record read: "Debts are growing, growing and growing ... I look at all this with the carelessness of a fatalist." Lenders did not share the debtor's carelessness and sentenced him to prison. Grigoryeva was bought out by a rich general’s wife, indulging in literature, but the poet died four days after her release.
Another literary story with a pit turned into a public scandal. The poetess and translator Carolina Yanish was one of the brightest literary stars of Moscow in the first half of the 19th century, as well as a happy owner of a considerable fortune. Her husband, Nikolai Pavlov, was also a writer, and besides, had a reputation as an inveterate liberal. Unfortunately, Pavlov could not imagine life without a card table, and he lowered his wife's money in a record short time. In retaliation, Yanish filed a lawsuit against her husband and in 1852 put him in a debt hole. If this happened 20 years later, the poet could become the banner of the emerging feminism, but the times were not the same, and she, becoming a secular outcast, left Russia forever. The public did not forgive Janisch that she was put behind the bars of a liberal.
It is understandable that the debt hole has become one of the most unpopular public institutions. During the XIX century, countries that considered themselves civilized, abandoned this method of debt collection. Russia also abandoned the pit in 1879. Now the progressive part of humanity believed that a person in a market should risk only his property, and not freedom or health. Meanwhile, creditors still wanted to be able to return their money, and debtors still did not always turn out to be bona fide.
"Bankruptcy is no longer a shameful thing"
Not only did the state stop torturing insolvent debtors - the debtors themselves were protected by laws on personal bankruptcy. The new Western philosophy was clearly expressed by the US Supreme Court, which ruled in 1915 that the goal of personal bankruptcies is to give the debtor a chance to "start over, being free from obligations and responsibilities associated with failures in business."
At the same time, the institution of righteousness was preserved, having moved from the legal sphere to the world of crime. In the twentieth century, in various countries, gangsters of all stripes used cement basins, baseball bats, hot irons and other household items to get debt, so as not to let borrowers finally relax. So, thanks to the humane considerations of the legislators, the satisfaction of creditors has again become a private affair of the creditors themselves, as was the case during the Vikings and Oprichniks.
However, not every lender is ready to get involved with bandits, and therefore, in the West, in the early twentieth century, the business of legally taking out debts flourished. Today, the standard form of earnings for debt collection agencies is the share of the amount collected, usually from 12% to 25%. Sometimes such agencies completely redeem their rights from creditors and act on their own behalf. At the same time, the methods of their work differ little from those used by medieval moneylenders in relation to the abbot, who got confused in debts: the debtor is harassed by calls until he decides what is better to pay than to keep running from the phone. The modern American consumer rights activist, Bad Hibbs, describes their methods in this way: “Most of the collecting companies I have dealt with have developed the 'big boss' syndrome. They almost always try to hit you with titles like,” attorney Smith's chief legal adviser “or they’ll immediately try to intimidate you, saying for example:“ The papers have already been sent to you in court. ”Or here’s my favorite:“ We don’t have time to babysit you. So will you pay today or not? ” Hibbs also cites facts when the same collector appeared on the phone either as an attorney, then as an investigator, or as an agent, without having any rights to such titles. Moreover, no such "agent" can actually even sue the debtor, at least until his agency has bought the debt.
The humane attitude towards debtors and the heyday of the credit card industry in the West over the past two decades have led to a rapid increase in personal debts of the population and an equally rapid increase in the number of personal bankruptcies. “We now have no debt prisons,” the London Times laments on May 30, 2005. “In fact, the government, changing the rules, made bankruptcy cease to be a shameful thing: bankrupt ... after six years after their bankruptcy, they cleanse their credit history.
A similar picture is observed on the other side of the Atlantic, where the Republicans are already seriously discussing the possibility of restoring the system of debt prisons. In April, George W. Bush signed into law a law that tightens requirements for those citizens who decide to get rid of creditors by declaring personal bankruptcy.
In turn, opponents of the Republicans are proposing a solution to the problem, which still looks like an innocent joke: "Isn’t it time to think about something new - for example, about prisons for lenders? Why not lock up a bank employee who will issue a stupid loan?" One way or another, we will probably have to remember some ancient forms of relationship between the lender and the debtor.
Historical reference.
How to get debt from a person who is not going to repay it, people thought about it as soon as they began to lend to each other.
Even in the most ancient societies, it was believed that the property of an unpaid person should be seized in favor of the lender. At the same time, negligent debtors themselves were far from always eager to part with their good, and therefore, creditors sometimes had to apply very severe measures to them. However, already in the 19th century, Western civilization abandoned the practice of forceful pressure on debtors, and 90 years ago the US Supreme Court ruled that a bankrupt has the right to start life from scratch. Meanwhile, brutal showdowns due to debts are still unofficially practiced.
Cold basements, rods, pads, a rack - this is far from a complete list of tools that have worked with debtors in different centuries, who did not want to pay their obligations. Since people are usually not inclined to give their property of their own free will, debt collection often turned into a bloody drama. Moreover, in those days when the state did not go into the private life of the population, citizens themselves committed violence against each other. When the state began to intervene in the relationship of the debtor and the creditor, society began to accuse him of excessive cruelty, after which the extortion of debts again became the lot of private individuals.
In ancient times, the state usually had enough forces to compose awesome laws against defaulters, but the authorities could not always follow their execution. Even in ancient Assyria (modern Iraq), there was a custom according to which the debtor had to give one of his household members to the creditor as collateral. Assyrian law stated: “If an Assyrian or an Assyrian living in a person’s house as collateral was taken at full price, the lender can beat them, drag them by the hair, maim or pierce their ears.” However, by Assyrian standards, the law was not so cruel, because for the simple neglect, the “harlot", who dared to cover her head with a scarf, like a married woman, relied on the following punishment: "This person (scammer) should be given 50 stick blows "his clothes can be taken away from him, his ears must be pierced, a rope passed through them and tied at the back of his head, and within a month he must complete the royal work."
The Romans, whose legal system underlies the laws of many modern countries, are not far from the bloodthirsty Assyrians. The laws of the Twelve Tables, according to which the citizens of the Eternal City lived in the 5th century BC, gave the judges unambiguous instructions: "If the debtor did not comply with the court decision and no one exonerated him from the trial, let the plaintiff lead him to him and put on him blocks or fetters. " The debtor had to sit in blocks for 60 days, during which he was thrice made a public offer to repay the debt. If this did not happen, an unenviable fate awaited the well: "On the third market day, let the debtor be cut into pieces. If more or less is cut off, then it should not be blamed on them."
Meanwhile, there was practically no one to comply with these laws - the creditor had to almost pierce the ears of the hostages with his own hands and shred the bodies of the debtors. Naturally, the situation was more favorable for those lenders who could afford to hire a staff of specialists in force action.
In some cases, the authorities completely removed themselves from the matter of extorting debts, leaving subjects to settle conflicts privately. So, once at the dawn of the Middle Ages, a Viking named Gunnlaug was drawn into a very unpleasant story. Once, three approached Gunnlaug, and the largest of them, who was "tall and strong," asked the Viking for a "loan." Gunnlaug did not dare to refuse - he gave money, after which he went to complain about the hooligans to his king (king). According to the ancient saga, he told the petitioner the following: “You are out of luck. This is a very bad person - a well-known robber ... Do not mess with him.” Nevertheless, the king of Gunnlaug helped - he handed the sword to fight with the bandit. The Viking called the debtor to battle and killed him.
Since far from all medieval creditors owned the sword as well as Gunnlaug, they had to look for other ways to influence unscrupulous debtors. Sometimes, in order to achieve his goal, it was enough for the lender to take the borrower out of balance by insistent requests to return the money. An English monk who worked in the 12th century on the history of Edmundsbury Abbey reports that the abbot made the monastery financially unreasonable. According to the monk, the habit of living on credit "has spread from top to bottom, from elders to subordinates. And it so happened that anyone in the monastery who had their own stamp also got into debt." Everything was borrowed, from the abbot to Kelar, and precious church utensils served as a pledge. In the role of creditors were Benedict, nicknamed the Jew from Norwich, Isaac - the son of Rabbi Yosi and other moneylenders. The lenders did not have real levers of pressure on the monastery, besides contacting the Christian church inventory as collateral for the Jews was simply dangerous. Therefore, moneylenders began to annoy the abbot with endless reminders that they had to pay. “From that time, wherever the abbot went, both Jews and Christians followed him, demanding repayment of debts. And so they disturbed the abbot and in such confusion they led him that he lost his sleep, turned pale and emaciated. And then he said: 'There will be no peace for my soul until I see that my debts have been paid,' ”the chronicler reports.
The monastery really paid, but in other cases, it happened, the case took a completely different turn. Almost 20 years after the events described, in March 1190, the residents of York, who were tired of paying interest to usurers, began to beat the Jewish population of the city and burn debt books. Nearby nobles, who also had debts, joined the townspeople. York Jews shut themselves in a tower and held a siege while they had the strength. When the situation became hopeless, almost all the besieged chose to commit suicide, and those who fell into the hands of the besiegers were put to death.
It was especially difficult to get due if a noble or even a crowned person appeared in the role of a debtor. For example, in the fourteenth century, the wealthy entrepreneur Rosa from Burford, who supplied English wool to France, sued the English king Edward II, who borrowed money from her husband and was in no hurry to give it back. Rosa sued the king several times without any success, but the situation itself was clearly becoming scandalous. As a result, Rosa came up with a way to save the face of the monarch — instead of receiving money, she received customs relief for her business. However, it was far from always possible to sue the king. So, in the 16th century, the King of Spain, Philip II, declared the country bankrupt three times, putting on the brink of bankruptcy of creditors - the richest banking houses in Europe.
In the Moscow state, the interests of creditors were protected, in essence, in the same way as in Europe, that is, by the efforts of the creditors themselves. If the plaintiff had enough personal connections and money to bribe the judges, the righteous person was waiting for the debtor - a procedure during which debts were literally knocked out. The convict was tied to a pillar in the market square and beaten with sticks on the calf of the legs day after day until he agreed to pay. The German adventurer Heinrich Staden, who during his years in Russia managed to trade wine, serve as an oprichnik and even put together a gang, together with whom he indulged in robbery in the vicinity of his estate, spoke in detail about how righteousness happened during the time of Ivan the Terrible. Once Staden’s servant sold wine to the archer, more precisely he took the uniform caftan as a guarantee, since the archer did not have money. Then the buyer disappeared somewhere, and his colleagues dragged Staden and his servant to the boyars court. The archer’s head acted as the prosecutor, who, shaking the confiscated caftan, declared: “In the courtyard the archer was killed. The Grand Duke does not want to lose his own: the archer had gold and money for 60 rubles. Order him to return this money!” The court found the German guilty. “I had to pay,” Staden writes. “The rest of the archers were happy about this and immediately wanted to take me to the right and beat me with sticks in the legs. But the boyars said: 'Don't hit! Leave him until he brings the money.'” Staden hastened to pay, and the streletsky head was even upset that he demanded too little money: "I had to look for a whole thousand!"
Another time, Heinrich Staden himself was in the role of the plaintiff, and already here he committed the righteousness by all the rules. Once, during a plague in the village of Staden, a peasant died with all his household members. While the German himself was in Moscow, the well-being of the deceased was captured by the prosperous peasant Mitya Lykoshin, who declared himself the only legal heir on the grounds that the wife who died with the peasant was his secret mistress. Hearing of such arbitrariness, Staden decided that Lykoshin is now his debtor. The offended German oprichnik sent instructions to his clerks on how to deal with impudent people: “I ordered him to be brutally beaten at the auction in the city of Staritsa so that he would give me bail ... And he also had my property, and I acted like this "in order to receive it together with my good. He persisted, not wanting to give either his or mine. Then he was chained with iron, poured lead over them and sent him to Moscow." In the capital of Lykoshin, they “ruled” on a trading floor every day, and the unfortunate man was in full control of his executioners day and night, as Staden put it, “with them he was both a servant and a servant.” As a result, a trial was held, and the debtor was given to the oprichnik as a slave. To begin with, Staden gave Lykoshin to his court, which subjected him to daily beatings and bullying. So that the prisoner wouldn’t put his hands on himself, Staden ordered to put on him “neck glands with a chain in a fathom length, so that the chain was tightened by a knot and at night he could lie, and sit or stand during the day, and such hand glands that both hands could be locked together". Each morning, Lykoshin was removed from the shackles and led to the square, where the righteousness continued. However, the oprichnik did not order to beat him too hard so as not to die. Meanwhile, Lykoshin was doing fine and was completely not going to give his property to the ransomware.
Despite all the difficulties, Staden was never able to get 260 rubles, which he demanded from the peasant. The case helped Lykoshin: one of Staden's friends, also a German, urgently needed a window on the border to leave the hospitable Muscovy. Staden gave his friend two horses, 10 rubles, which he still shook from his prisoner, and Lykoshin himself in addition. Despite his broken legs, the staunch peasant managed to safely lead the fugitive to Germany.
However, the daring oprichnik was not at all saddened that he had not received money, since he was morally completely satisfied. It was customary to torture debtors not so much so that they paid money, which they usually didn’t have - the main thing is that others should be afraid. The meaning of righteousness was formulated by Russian legal thought later. In the Council Code of 1649 it was directly stated that the convict should be beaten "on the right without mercy, not for taking that enough money on him, but in order that, looking at that, it would be inconvenient for others to steal like that."
The Middle Ages ended with a brilliant era of omnipotent kings and gray cardinals, and together with strong central authority, private dungeons were replaced by state casemates, where debtors were to be kept until their debt was paid or forgiven. The time has come for debt prisons, or debt pits, as these institutions were called in Russia. So the state finally saved its subjects from the sad need to mutilate each other, but later another problem arose: the population began to consider the state as a source of cruelty to fined debtors.
The situation of a person who ended up in a debt prison was all the more sad because such a conclusion was unlimited and the creditor set the release date at will. In fact, debt prisons were the same private dungeons, only handed over to the state, since prisoners were usually held at the expense of their creditors, who were ready to bear such expenses, if only it would be "unfair" to delay payments.
However, there were ways to leave the prison without the consent of the lender. In 1705, a debt prison was built in the already mentioned York, which immediately became the pride of the city authorities. Well-known proponent of the correction of morals by isolation from society, Daniel Defoe enthusiastically wrote that it is "the most impressive and perfect prison in the whole kingdom, if not in all of Europe, which is as excellent inside as noble outside." In York prisons, it was customary to set free anyone who agrees to act as an executioner, and prisoner debtors also sometimes took up this matter. The last inmate of the York Debt Prison, who had been an executioner, was someone Thomas Askern, who in 1856 volunteered to hang the man who killed his wife. Askern had to work in familiar places, since the place of execution was located right next to the debt prison. During his career, the former debtor sent nine people to the next world.
The inhabitants of debt prison sometimes managed to escape into the fresh air and in a less sinister way. Sometimes the prison administration released such prisoners to work. So, in 1786, a New York newspaper reported that "John Henry, one of the theater’s managers, sent the sheriff a $ 100 fine for using prisoners convicted of debt."
Debt relief was not for the lower classes. On the contrary, the pit was an eternal scarecrow for desperate merchants and wasteful nobles. In 1798, businessman Robert Morris, who went broke on land speculation, was placed in a Philadelphia debt prison. The American court did not take into account that Morris would probably be able to pay off his debts if the USA did not spend a significant part of his fortune on supporting George Washington’s army during the war of independence. In fact, without Morris, who was one of the main financiers of the American revolution, a country called the USA might not have appeared on the map. Morris spent four years in prison.
What was a debt hole in Moscow, wrote Vladimir Gilyarovsky. According to him, Muscovites treated the prisoners of the pit with great sympathy. The soldier guarding the prison said to Gilyarovsky: “It’s like pity! Although it’s by law, it’s not by conscience! They will put a man in custody, take him away from his family, from small children and instead of working for him, yes, maybe work on his feet to get up, they’ve been holding him in vain for years in vain. A young man was sitting there - he just got married, and they put him on the next day. But there was a catch: the rich creditor put him in order to recapture his wife. and he began to keep his wife with him ... He sits alone with us, and his wife and children come to him, he is less small ... There were tears, how many tears! ... "According to Gilyarovsky, some creditors mocked the prisoners especially cruelly, suddenly stopping to pay for the maintenance of prisoners. Debtors were immediately released from the pit, and they happy returned home. However, as soon as such a liberator got a job, the administration of the debt prison received money to support him, and the unfortunate was again placed on a bunk.
The horror in front of the debt hole kept in tension not only the Russian merchants, but also the creative intelligentsia. The well-known critic and poet Apollon Grigoriev, friend of Fet, the author of the immortal romance about the “girlfriend of the seven-stringed” and the equally immortal revelation that Pushkin “is our everything” did not pass the pit. His main problem was an unbridled love of motov and gypsy chants with a chronic lack of money. As befits a true poet, Grigoriev perspicaciously foresaw his fate, periodically making notes in his diary: "My business is poor and strange! The worse it gets, the more I indulge in insanely carelessness ... My debts grow terribly and hopelessly" . Another record read: "Debts are growing, growing and growing ... I look at all this with the carelessness of a fatalist." Lenders did not share the debtor's carelessness and sentenced him to prison. Grigoryeva was bought out by a rich general’s wife, indulging in literature, but the poet died four days after her release.
Another literary story with a pit turned into a public scandal. The poetess and translator Carolina Yanish was one of the brightest literary stars of Moscow in the first half of the 19th century, as well as a happy owner of a considerable fortune. Her husband, Nikolai Pavlov, was also a writer, and besides, had a reputation as an inveterate liberal. Unfortunately, Pavlov could not imagine life without a card table, and he lowered his wife's money in a record short time. In retaliation, Yanish filed a lawsuit against her husband and in 1852 put him in a debt hole. If this happened 20 years later, the poet could become the banner of the emerging feminism, but the times were not the same, and she, becoming a secular outcast, left Russia forever. The public did not forgive Janisch that she was put behind the bars of a liberal.
It is understandable that the debt hole has become one of the most unpopular public institutions. During the XIX century, countries that considered themselves civilized, abandoned this method of debt collection. Russia also abandoned the pit in 1879. Now the progressive part of humanity believed that a person in a market should risk only his property, and not freedom or health. Meanwhile, creditors still wanted to be able to return their money, and debtors still did not always turn out to be bona fide.
"Bankruptcy is no longer a shameful thing"
Not only did the state stop torturing insolvent debtors - the debtors themselves were protected by laws on personal bankruptcy. The new Western philosophy was clearly expressed by the US Supreme Court, which ruled in 1915 that the goal of personal bankruptcies is to give the debtor a chance to "start over, being free from obligations and responsibilities associated with failures in business."
At the same time, the institution of righteousness was preserved, having moved from the legal sphere to the world of crime. In the twentieth century, in various countries, gangsters of all stripes used cement basins, baseball bats, hot irons and other household items to get debt, so as not to let borrowers finally relax. So, thanks to the humane considerations of the legislators, the satisfaction of creditors has again become a private affair of the creditors themselves, as was the case during the Vikings and Oprichniks.
However, not every lender is ready to get involved with bandits, and therefore, in the West, in the early twentieth century, the business of legally taking out debts flourished. Today, the standard form of earnings for debt collection agencies is the share of the amount collected, usually from 12% to 25%. Sometimes such agencies completely redeem their rights from creditors and act on their own behalf. At the same time, the methods of their work differ little from those used by medieval moneylenders in relation to the abbot, who got confused in debts: the debtor is harassed by calls until he decides what is better to pay than to keep running from the phone. The modern American consumer rights activist, Bad Hibbs, describes their methods in this way: “Most of the collecting companies I have dealt with have developed the 'big boss' syndrome. They almost always try to hit you with titles like,” attorney Smith's chief legal adviser “or they’ll immediately try to intimidate you, saying for example:“ The papers have already been sent to you in court. ”Or here’s my favorite:“ We don’t have time to babysit you. So will you pay today or not? ” Hibbs also cites facts when the same collector appeared on the phone either as an attorney, then as an investigator, or as an agent, without having any rights to such titles. Moreover, no such "agent" can actually even sue the debtor, at least until his agency has bought the debt.
The humane attitude towards debtors and the heyday of the credit card industry in the West over the past two decades have led to a rapid increase in personal debts of the population and an equally rapid increase in the number of personal bankruptcies. “We now have no debt prisons,” the London Times laments on May 30, 2005. “In fact, the government, changing the rules, made bankruptcy cease to be a shameful thing: bankrupt ... after six years after their bankruptcy, they cleanse their credit history.
A similar picture is observed on the other side of the Atlantic, where the Republicans are already seriously discussing the possibility of restoring the system of debt prisons. In April, George W. Bush signed into law a law that tightens requirements for those citizens who decide to get rid of creditors by declaring personal bankruptcy.
In turn, opponents of the Republicans are proposing a solution to the problem, which still looks like an innocent joke: "Isn’t it time to think about something new - for example, about prisons for lenders? Why not lock up a bank employee who will issue a stupid loan?" One way or another, we will probably have to remember some ancient forms of relationship between the lender and the debtor.
Original message
Долговая яма.
Историческая справка.
Как получить долг с человека, который не собирается его возвращать, люди задумались, как только начали давать друг другу взаймы.
Даже в самых древних обществах считалось, что имущество нерасплатившегося подлежит изъятию в пользу заимодавца. При этом сами нерадивые должники далеко не всегда горели желанием расставаться со своим добром, а потому кредиторам порой приходилось применять к ним весьма суровые меры воздействия. Однако уже в XIX веке западная цивилизация отказалась от практики силового давления на должников, а 90 лет назад Верховный суд США постановил, что банкрот имеет право начать жизнь с чистого листа. Между тем жестокие разборки из-за долгов неофициально практикуются до сих пор.
Холодные подвалы, розги, колодки, дыба - вот далеко не полный перечень инструментов, которыми в разные века работали с должниками, не желавшими расплачиваться по своим обязательствам. Поскольку люди обычно не склонны отдавать свое имущество по доброй воле, взыскание долгов нередко превращалось в кровавую драму. Причем в те времена, когда государство не лезло в частную жизнь населения, насилие друг над другом творили сами граждане. Когда же государство начинало вмешиваться во взаимоотношения должника и кредитора, общество начинало обвинять его в излишней жестокости, после чего выколачивание долгов вновь становилось уделом частных лиц.
В древности сил у государства обычно хватало на то, чтобы сочинять устрашающие законы против неплательщиков, но вот проследить за их исполнением власть могла далеко не всегда. Еще в древней Ассирии (современный Ирак) существовал обычай, согласно которому должник должен был в качестве залога отдавать во власть кредитору кого-нибудь из своих домочадцев. Ассирийский закон гласил: "Если ассириец или ассирийка, живущие в доме человека в качестве залога, были взяты за полную цену, то заимодавец может их бить, таскать за волосы, калечить или прокалывать их уши". Впрочем, по ассирийским меркам закон был не так уж и жесток, поскольку за простое недоносительство на "блудницу", которая посмела покрыть себе голову платком, как замужняя женщина, полагалась следующая кара: "Этому человеку (недоносителю) должно дать 50 палочных ударов, донесший на него может забрать его одежду, ему должно проткнуть уши, пропустить через них веревку и завязать ее на его затылке, и в течение месяца он должен исполнять царскую работу".
Римляне, чья правовая система лежит в основе законодательства многих современных стран, недалеко ушли от кровожадных ассирийцев. Законы Двенадцати Таблиц, по которым граждане Вечного города жили в V веке до нашей эры, давали судьям недвусмысленные инструкции: "Если должник не выполнил судебного решения и никто не освободил его от ответственности при судоговорении, пусть истец ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы". Должник должен был сидеть в колодках 60 дней, в течение которых ему трижды делалось публичное предложение вернуть долг. Если же этого не происходило, колодника ждала незавидная судьба: "В третий базарный день пусть разрубят должника на части. Если отсекут больше или меньше, то пусть это не будет вменено им в вину".
Между тем исполнять эти законы было практически некому - кредитор должен был чуть ли не собственноручно протыкать уши заложникам и кромсать тела должников. Естественно, более выгодным было положение тех заимодавцев, которые могли позволить себе нанять штат специалистов по силовому воздействию.
В некоторых случаях власть и вовсе самоустранялась от дела выколачивания долгов, предоставляя подданным улаживать конфликты частным порядком. Так, однажды на заре Средневековья викинг по имени Гуннлауг оказался втянутым в весьма неприятную историю. Как-то к Гуннлаугу подошли трое, и самый крупный из них, который "был высок ростом и силен" попросил у викинга "взаймы". Гуннлауг не посмел отказать - дал денег, после чего пошел жаловаться на хулиганов к своему конунгу (королю). Тот, если верить древней саге, сказал просителю следующее: "Тебе не повезло. Это очень плохой человек - известный разбойник... Не связывайся с ним". Тем не менее конунг Гуннлаугу помог - вручил меч для схватки с бандитом. Викинг вызвал должника на бой и убил его.
Поскольку далеко не все средневековые кредиторы владели мечом так же хорошо, как Гуннлауг, им приходилось искать другие способы воздействия на недобросовестных должников. Иногда, чтобы добиться своего, заимодавцу было достаточно вывести заемщика из душевного равновесия настойчивыми просьбами вернуть деньги. Английский монах, трудившийся в XII веке над историей аббатства Эдмундсбери, сообщает, что настоятель неразумными тратами довел этот монастырь до финансовой зависимости. Как пишет монах, привычка жить в кредит "распространилась сверху донизу, от старших к подчиненным. И было так, что любой в монастыре, кто обладал собственной печатью, тоже залезал в долги". В долг брали все, от аббата до келаря, причем залогом служила драгоценная церковная утварь. В роли же кредиторов выступали Бенедикт по прозвищу Еврей из Норвича, Исаак - сын рабби Йоси и другие ростовщики. У кредиторов не было реальных рычагов давления на монастырь, к тому же связываться с христианским церковным инвентарем в качестве залога евреям было просто опасно. Поэтому ростовщики принялись донимать аббата бесконечными напоминаниями о том, что надо платить. "С тех пор, куда бы аббат ни шел, всюду за ним следовали как евреи, так и христиане, требуя расплаты по долгам. И так они беспокоили аббата и в такое замешательство они привели его, что потерял он сон, побледнел и исхудал. И тогда он сказал: 'Не будет покоя моей душе, пока я не увижу, что долги мои выплачены'",- сообщает летописец.
Монастырь действительно расплатился, но в иных случаях, бывало, дело приобретало совсем другой оборот. Почти через 20 лет после описанных событий, в марте 1190 года, жители Йорка, которым надоело платить проценты ростовщикам, принялись избивать еврейское население города и жечь долговые книги. Окрестные дворяне, которые тоже имели долги, присоединились к горожанам. Йоркские евреи затворились в башне и держали осаду, пока хватало сил. Когда положение стало безнадежным, почти все осажденные предпочли покончить с собой, а те, кто попал в руки осаждавшим, были преданы мучительной смерти.
Особенно тяжело было получить причитающееся, если в роли должника оказывалась знатная или даже коронованная особа. К примеру, в XIV веке богатая предпринимательница Роза из Бурфорда, которая поставляла во Францию английскую шерсть, подала в суд на английского короля Эдуарда II, который занял деньги у ее мужа и не спешил отдавать. Роза судилась с королем несколько раз без какого-либо успеха, но сама ситуация явно становилась скандальной. В итоге Роза придумала способ, как монарху сохранить лицо - получила вместо денег таможенные послабления для своего бизнеса. Однако далеко не всегда представлялось возможным подать на короля в суд. Так, в XVI веке король Испании Филипп II трижды объявлял страну банкротом, ставя на грань разорения кредиторов -- богатейшие банкирские дома Европы.
В Московском государстве интересы кредиторов защищались, в сущности, так же, как и в Европе, то есть усилиями самих кредиторов. Если у истца хватало личных связей и денег на взятки судьям, должника ждал правеж - процедура, в ходе которой долги выбивались в буквальном смысле этого слова. Осужденного привязывали к столбу на базарной площади и били палками по икрам ног день за днем, пока тот не согласится заплатить. О том, как происходил правеж во времена Ивана Грозного, подробно рассказал немецкий авантюрист Генрих Штаден, который за годы пребывания в России успел поторговать вином, послужить опричником и даже сколотить банду, вместе с которой он предавался грабежу в окрестностях своего поместья. Однажды слуга Штадена продал стрельцу вино, точнее взял в качестве залога форменный кафтан, поскольку денег у стрельца не оказалось. Потом покупатель куда-то пропал, и его сослуживцы потащили Штадена со слугой на боярский суд. В роли обвинителя выступал стрелецкий голова, который, потрясая конфискованным кафтаном, заявил: "На этом дворе убит стрелец. Великий князь не хочет терять своего: у стрельца было золота и денег на 60 рублей. Прикажите ему возвратить эти деньги!" Суд признал немца виновным. "Я должен был заплатить,-пишет Штаден.- Остальные стрельцы радовались этому и немедля хотели взять меня на правеж и бить меня палками по ногам. Но бояре сказали: 'Не бейте! Оставьте его, пока он не принесет денег'". Штаден поспешил заплатить, а стрелецкий голова даже расстроился, что потребовал слишком мало денег: "Я должен был искать целую тысячу!"
В другой раз Генрих Штаден сам оказался в роли истца и уж тут учинил правеж по всем правилам. Однажды во время чумы в деревне Штадена умер крестьянин со всеми своими домочадцами. Пока сам немец находился в Москве, добро умершего захватил зажиточный крестьянин Митя Лыкошин, который объявил себя единственным законным наследником на том основании, что умершая вместе с крестьянином жена была его тайной любовницей. Услышав о таком самоуправстве, Штаден решил, что Лыкошин отныне является его должником. Обиженный немецкий опричник направил своим приказчикам инструкции, как поступить с нахалом: "Я приказал жестоко бить его на торгу в городе Старице с тем, чтобы он дал мне по себе поруку... А у него было еще и мое имущество, и я действовал так, чтобы вместе с моим добром получить и его. Он же упорствовал, не желая отдавать ни своего, ни моего. Тогда его заковали в железа, залили их свинцом и отправили его в Москву". В столице Лыкошина ежедневно "правили" на торговой площади, причем несчастный находился в полной власти своих палачей днем и ночью - по выражению Штадена, "при них он был и слугой, и служанкой". В итоге состоялся суд, и должника выдали опричнику в качестве холопа. Для начала Штаден отдал Лыкошина своей дворне, которая подвергала его ежедневным избиениям и издевательствам. Чтобы узник не наложил на себя руки, Штаден велел надеть на него "шейные железа с цепью в сажень длины, так что цепь затягивалась узлом и ночью он мог лежать, а днем сидеть или стоять, и такие ручные железа, что обе руки можно было запереть вместе". Каждое утро с Лыкошина снимали оковы и вели на площадь, где продолжался правеж. Впрочем, опричник приказал бить его не слишком сильно, чтобы не умер. Между тем Лыкошин держался молодцом и совершенно не собирался отдавать вымогателю свое имущество.
Несмотря на все труды, Штаден так и не смог получить 260 рублей, которые требовал с крестьянина. Лыкошину помог случай: одному из друзей Штадена, тоже немцу, срочно понадобилось окно на границе, чтобы покинуть гостеприимную Московию. Штаден подарил своему приятелю двух лошадей, 10 рублей, которые все же вытряс из своего узника, и самого Лыкошина в придачу. Несмотря на отбитые ноги, стойкий крестьянин сумел благополучно вывести беглеца в Германию.
Впрочем, удалой опричник вовсе не опечалился, что денег не получил, поскольку морально был полностью удовлетворен. Должников было принято истязать не столько для того, чтобы они заплатили деньги, которых у них, как правило, не было,- главное, чтобы другие боялись. Смысл правежа русская юридическая мысль сформулировала позднее. В Соборном уложении 1649 года прямо говорилось, что осужденного следует бить "на правеже безо всякие пощады не для того, что на нем те достальные деньги взять, а для того, чтоб, на то смотря, иным неповадно было так воровать".
Средние века закончились блестящей эпохой всемогущих королей и серых кардиналов, и вместе с сильной центральной властью на смену частным застенкам пришли государственные казематы, где должники должны были содержаться до тех пор, пока их долг не будет выплачен или прощен. Настало время долговых тюрем, или долговых ям, как эти заведения называли в России. Так государство наконец избавило своих подданных от печальной необходимости калечить друг друга, однако впоследствии возникла другая проблема: население стало считать государство источником жестокости по отношению к проштрафившимся должникам.
Положение человека, попавшего в долговую тюрьму, было тем более печальным, что подобное заключение было бессрочным и дату освобождения кредитор устанавливал по своему желанию. По сути, долговые тюрьмы были теми же частными застенками, только сданными в управление государству, поскольку заключенные содержались в них обычно за счет своих кредиторов, которые были готовы нести подобные расходы, лишь бы "иным неповадно было" просрочивать платежи.
Впрочем, существовали способы покинуть тюрьму без согласия заимодавца. В 1705 году в упомянутом уже Йорке была построена долговая тюрьма, которая сразу же стала предметом гордости городских властей. Известный сторонник исправления нравов путем изоляции от общества Даниель Дефо восторженно писал, что это "самая внушительная и совершенная тюрьма во всем королевстве, если не во всей Европе, которая столь же превосходна внутри, сколь благородна снаружи". В йоркских тюрьмах существовал обычай отпускать на волю всякого, кто согласится исполнять обязанности палача, и заключенные должники тоже порой брались за это дело. Последним заключенным йоркской долговой тюрьмы, подвизавшимся палачом, был некто Томас Аскерн, который в 1856 году вызвался повесить человека, убившего свою жену. Работать Аскерну пришлось в знакомых местах, поскольку место казни располагалась как раз возле долговой тюрьмы. За свою карьеру бывший должник отправил на тот свет девять человек.
Обитателям долговых узилищ порой удавалось вырваться на свежий воздух и менее зловещим способом. Иногда тюремная администрация отпускала таких заключенных на заработки. Так, в 1786 году нью-йоркская газета сообщала, что "Джон Генри, один из менеджеров театра, отослал шерифу $100 штрафа за то, что использовал заключенных, осужденных за долги".
Отсидка в долговой яме не была уделом представителей низших классов. Напротив, яма была вечным пугалом для отчаянных коммерсантов и расточительных дворян. В 1798 году в долговую тюрьму Филадельфии был помещен бизнесмен Роберт Моррис, разорившийся на спекуляции землей. Американский суд не учел, что Моррис, вероятно, смог бы расплатиться с долгами, если бы во время войны за независимость США не потратил значительную часть своего состояния на поддержку армии Джорджа Вашингтона. Фактически без Морриса, который был одним из главных финансистов американской революции, страна под названием США могла бы и не появиться на карте. Моррис просидел в тюрьме четыре года.
О том, что представляла собой долговая яма в Москве, писал Владимир Гиляровский. По его словам, москвичи относились к узникам ямы с большим сочувствием. Солдат, охранявший тюрьму, говорил Гиляровскому: "Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых и вместо того, чтобы работать ему да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек - только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал... Сидит такой у нас один, и приходит к нему жена и дети, мал мала меньше... Слез-то, слез-то сколько!.. Просят смотрителя отпустить его на праздник, в ногах валяются..." По словам Гиляровского, некоторые кредиторы издевались над узниками особенно жестоко, внезапно прекращая оплачивать содержание заключенных. Должников тотчас выпускали из ямы, и они счастливые возвращались домой. Однако, стоило такому освобожденцу устроиться на работу, как администрация долговой тюрьмы получала деньги на его содержание, и несчастного вновь водворяли на нары.
Ужас перед долговой ямой держал в напряжении не только русских купцов, но и творческую интеллигенцию. Не миновал ямы известный критик и поэт Аполлон Григорьев, друг Фета, автор бессмертного романса о "подруге семиструнной" и столь же бессмертного откровения, что Пушкин - "это наше все". Его главной проблемой была безудержная любовь к мотовству и цыганским песнопениям при хроническом отсутствии денег. Как и подобает истинному поэту, Григорьев прозорливо предчувствовал свою судьбу, периодически делая в дневнике соответствующие записи: "Дела мои по службе идут плохо - и странно! Чем хуже делается, тем больше предаюсь я безумной беспечности... Долги мои растут страшно и безнадежно". Другая запись гласила: "Долги растут, растут и растут... На все это я смотрю с беспечностью фаталиста". Кредиторы не разделяли беспечности должника и упекли его в тюрьму. Григорьева выкупила на свободу богатая генеральская жена, баловавшаяся литературой, но через четыре дня после освобождения поэт скончался.
Другая окололитературная история с ямой обернулась общественным скандалом. Поэтесса и переводчица Каролина Яниш была одной из самых ярких литературных звезд Москвы первой половины XIX века, а также счастливой обладательницей немалого состояния. Ее муж Николай Павлов тоже был писателем, к тому же имел репутацию завзятого либерала. К несчастью, Павлов не мыслил жизни без карточного стола и спустил деньги жены за рекордно короткий срок. В отместку Яниш подала на мужа в суд и в 1852 году посадила его в долговую яму. Случись это лет на 20 позже, поэтесса могла бы стать знаменем нарождавшегося феминизма, однако времена были еще не те, и она, став светским изгоем, навсегда покинула Россию. Публика не простила Яниш того, что она упекла за решетку либерала.
Вполне объяснимо, что долговая яма стала одним из самых непопулярных общественных институтов. В течение XIX века страны, считавшие себя цивилизованными, отказались от этого метода выбивания долгов. Отказалась от ямы и Россия - в 1879 году. Теперь прогрессивная часть человечества считала, что человек в условиях рынка должен рисковать только своим имуществом, а не свободой или здоровьем. Между тем кредиторы все так же хотели иметь возможность вернуть свои деньги, а должники все так же не всегда оказывались добросовестными.
"Банкротство перестало быть постыдным делом"
Мало того, что государство перестало истязать несостоятельных должников,- сами должники оказались под защитой законов о личном банкротстве. Новую западную философию ясно выразил Верховный суд США, постановивший в 1915 году, что целью личных банкротств является предоставление должнику шанса "начать заново, будучи свободным от обязательств и ответственности, связанных с неудачами в бизнесе".
Вместе с тем институт правежа сохранился, переместившись из легальной сферы в мир криминала. В ХХ веке в разных странах гангстеры всех мастей использовали для получения долгов тазики с цементом, бейсбольные биты, раскаленные утюги и прочие предметы домашнего обихода, дабы не дать заемщикам окончательно расслабиться. Так благодаря гуманным соображениям законодателей удовлетворение кредиторов вновь стало частным делом самих кредиторов, как это было во времена викингов и опричников.
Однако далеко не каждый заимодавец готов связываться с бандитами, а потому на Западе уже в начале ХХ века расцвел бизнес на легальном выбивании долгов. Сегодня стандартной формой заработка агентств по сбору долгов является доля взысканной суммы, обычно от 12% до 25%. Иногда такие агентства полностью выкупают у кредиторов их права и действуют уже от своего имени. Методы их работы при этом мало отличаются от тех, что применялись средневековыми ростовщиками в отношении запутавшегося в долгах аббата: должника изводят звонками до тех пор, пока он не решит, что уж лучше заплатить, чем продолжать бегать от телефона. Современный американский борец за права потребителей Бад Хиббс так описывает их методы: "У большинства фирм-сборщиков из тех, с кем мне приходилось иметь дело, развит синдром 'большого босса'. Они почти всегда стараются поразить вас титулами вроде "главный юридический консультант поверенного Смита" или сразу стараются запугать вас, говоря например: 'Бумаги на вас уже направлены в суд'. Или вот мое любимое: 'У нас нет времени с вами нянчиться. Так вы будете сегодня платить или нет?'". Хиббс также приводит факты, когда один и тот же сборщик представлялся по телефону то поверенным, то следователем, то агентом, не имея при этом никаких прав на подобные титулы. При этом ни один такой "агент" в действительности не может даже подать на должника в суд, по крайней мере пока его агентство не выкупило долг.
Гуманное отношение к должникам и расцвет индустрии кредитных карт на Западе привели в последние два десятилетия к быстрому росту личных долгов населения и к такому же быстрому росту количества личных банкротств. "У нас теперь нет долговых тюрем,- сокрушается лондонская Times от 30 мая 2005 года.- Фактически правительство, меняя правила, сделало так, что банкротство перестало быть постыдным делом: банкроты... уже через шесть лет после своего банкротства очищают от него свою кредитную историю.
Примерно такая же картина наблюдается и по другую сторону Атлантики, где республиканцы уже всерьез обсуждают возможность восстановления системы долговых тюрем. В апреле Джордж Буш подписал закон, который ужесточает требования к тем гражданам, которые решили отделаться от кредиторов, объявив о личном банкротстве.
В свою очередь, противники республиканцев предлагают решение проблемы, которое пока еще выглядит невинной шуткой: "Не пора ли подумать о чем-нибудь новеньком - например, о тюрьмах для кредиторов? Почему бы не посадить под замок сотрудника банка, который оформит дурацкий кредит?" Так или иначе, о некоторых древних формах взаимоотношений заимодавца и должника нам, вероятно, еще придется вспомнить.
Историческая справка.
Как получить долг с человека, который не собирается его возвращать, люди задумались, как только начали давать друг другу взаймы.
Даже в самых древних обществах считалось, что имущество нерасплатившегося подлежит изъятию в пользу заимодавца. При этом сами нерадивые должники далеко не всегда горели желанием расставаться со своим добром, а потому кредиторам порой приходилось применять к ним весьма суровые меры воздействия. Однако уже в XIX веке западная цивилизация отказалась от практики силового давления на должников, а 90 лет назад Верховный суд США постановил, что банкрот имеет право начать жизнь с чистого листа. Между тем жестокие разборки из-за долгов неофициально практикуются до сих пор.
Холодные подвалы, розги, колодки, дыба - вот далеко не полный перечень инструментов, которыми в разные века работали с должниками, не желавшими расплачиваться по своим обязательствам. Поскольку люди обычно не склонны отдавать свое имущество по доброй воле, взыскание долгов нередко превращалось в кровавую драму. Причем в те времена, когда государство не лезло в частную жизнь населения, насилие друг над другом творили сами граждане. Когда же государство начинало вмешиваться во взаимоотношения должника и кредитора, общество начинало обвинять его в излишней жестокости, после чего выколачивание долгов вновь становилось уделом частных лиц.
В древности сил у государства обычно хватало на то, чтобы сочинять устрашающие законы против неплательщиков, но вот проследить за их исполнением власть могла далеко не всегда. Еще в древней Ассирии (современный Ирак) существовал обычай, согласно которому должник должен был в качестве залога отдавать во власть кредитору кого-нибудь из своих домочадцев. Ассирийский закон гласил: "Если ассириец или ассирийка, живущие в доме человека в качестве залога, были взяты за полную цену, то заимодавец может их бить, таскать за волосы, калечить или прокалывать их уши". Впрочем, по ассирийским меркам закон был не так уж и жесток, поскольку за простое недоносительство на "блудницу", которая посмела покрыть себе голову платком, как замужняя женщина, полагалась следующая кара: "Этому человеку (недоносителю) должно дать 50 палочных ударов, донесший на него может забрать его одежду, ему должно проткнуть уши, пропустить через них веревку и завязать ее на его затылке, и в течение месяца он должен исполнять царскую работу".
Римляне, чья правовая система лежит в основе законодательства многих современных стран, недалеко ушли от кровожадных ассирийцев. Законы Двенадцати Таблиц, по которым граждане Вечного города жили в V веке до нашей эры, давали судьям недвусмысленные инструкции: "Если должник не выполнил судебного решения и никто не освободил его от ответственности при судоговорении, пусть истец ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы". Должник должен был сидеть в колодках 60 дней, в течение которых ему трижды делалось публичное предложение вернуть долг. Если же этого не происходило, колодника ждала незавидная судьба: "В третий базарный день пусть разрубят должника на части. Если отсекут больше или меньше, то пусть это не будет вменено им в вину".
Между тем исполнять эти законы было практически некому - кредитор должен был чуть ли не собственноручно протыкать уши заложникам и кромсать тела должников. Естественно, более выгодным было положение тех заимодавцев, которые могли позволить себе нанять штат специалистов по силовому воздействию.
В некоторых случаях власть и вовсе самоустранялась от дела выколачивания долгов, предоставляя подданным улаживать конфликты частным порядком. Так, однажды на заре Средневековья викинг по имени Гуннлауг оказался втянутым в весьма неприятную историю. Как-то к Гуннлаугу подошли трое, и самый крупный из них, который "был высок ростом и силен" попросил у викинга "взаймы". Гуннлауг не посмел отказать - дал денег, после чего пошел жаловаться на хулиганов к своему конунгу (королю). Тот, если верить древней саге, сказал просителю следующее: "Тебе не повезло. Это очень плохой человек - известный разбойник... Не связывайся с ним". Тем не менее конунг Гуннлаугу помог - вручил меч для схватки с бандитом. Викинг вызвал должника на бой и убил его.
Поскольку далеко не все средневековые кредиторы владели мечом так же хорошо, как Гуннлауг, им приходилось искать другие способы воздействия на недобросовестных должников. Иногда, чтобы добиться своего, заимодавцу было достаточно вывести заемщика из душевного равновесия настойчивыми просьбами вернуть деньги. Английский монах, трудившийся в XII веке над историей аббатства Эдмундсбери, сообщает, что настоятель неразумными тратами довел этот монастырь до финансовой зависимости. Как пишет монах, привычка жить в кредит "распространилась сверху донизу, от старших к подчиненным. И было так, что любой в монастыре, кто обладал собственной печатью, тоже залезал в долги". В долг брали все, от аббата до келаря, причем залогом служила драгоценная церковная утварь. В роли же кредиторов выступали Бенедикт по прозвищу Еврей из Норвича, Исаак - сын рабби Йоси и другие ростовщики. У кредиторов не было реальных рычагов давления на монастырь, к тому же связываться с христианским церковным инвентарем в качестве залога евреям было просто опасно. Поэтому ростовщики принялись донимать аббата бесконечными напоминаниями о том, что надо платить. "С тех пор, куда бы аббат ни шел, всюду за ним следовали как евреи, так и христиане, требуя расплаты по долгам. И так они беспокоили аббата и в такое замешательство они привели его, что потерял он сон, побледнел и исхудал. И тогда он сказал: 'Не будет покоя моей душе, пока я не увижу, что долги мои выплачены'",- сообщает летописец.
Монастырь действительно расплатился, но в иных случаях, бывало, дело приобретало совсем другой оборот. Почти через 20 лет после описанных событий, в марте 1190 года, жители Йорка, которым надоело платить проценты ростовщикам, принялись избивать еврейское население города и жечь долговые книги. Окрестные дворяне, которые тоже имели долги, присоединились к горожанам. Йоркские евреи затворились в башне и держали осаду, пока хватало сил. Когда положение стало безнадежным, почти все осажденные предпочли покончить с собой, а те, кто попал в руки осаждавшим, были преданы мучительной смерти.
Особенно тяжело было получить причитающееся, если в роли должника оказывалась знатная или даже коронованная особа. К примеру, в XIV веке богатая предпринимательница Роза из Бурфорда, которая поставляла во Францию английскую шерсть, подала в суд на английского короля Эдуарда II, который занял деньги у ее мужа и не спешил отдавать. Роза судилась с королем несколько раз без какого-либо успеха, но сама ситуация явно становилась скандальной. В итоге Роза придумала способ, как монарху сохранить лицо - получила вместо денег таможенные послабления для своего бизнеса. Однако далеко не всегда представлялось возможным подать на короля в суд. Так, в XVI веке король Испании Филипп II трижды объявлял страну банкротом, ставя на грань разорения кредиторов -- богатейшие банкирские дома Европы.
В Московском государстве интересы кредиторов защищались, в сущности, так же, как и в Европе, то есть усилиями самих кредиторов. Если у истца хватало личных связей и денег на взятки судьям, должника ждал правеж - процедура, в ходе которой долги выбивались в буквальном смысле этого слова. Осужденного привязывали к столбу на базарной площади и били палками по икрам ног день за днем, пока тот не согласится заплатить. О том, как происходил правеж во времена Ивана Грозного, подробно рассказал немецкий авантюрист Генрих Штаден, который за годы пребывания в России успел поторговать вином, послужить опричником и даже сколотить банду, вместе с которой он предавался грабежу в окрестностях своего поместья. Однажды слуга Штадена продал стрельцу вино, точнее взял в качестве залога форменный кафтан, поскольку денег у стрельца не оказалось. Потом покупатель куда-то пропал, и его сослуживцы потащили Штадена со слугой на боярский суд. В роли обвинителя выступал стрелецкий голова, который, потрясая конфискованным кафтаном, заявил: "На этом дворе убит стрелец. Великий князь не хочет терять своего: у стрельца было золота и денег на 60 рублей. Прикажите ему возвратить эти деньги!" Суд признал немца виновным. "Я должен был заплатить,-пишет Штаден.- Остальные стрельцы радовались этому и немедля хотели взять меня на правеж и бить меня палками по ногам. Но бояре сказали: 'Не бейте! Оставьте его, пока он не принесет денег'". Штаден поспешил заплатить, а стрелецкий голова даже расстроился, что потребовал слишком мало денег: "Я должен был искать целую тысячу!"
В другой раз Генрих Штаден сам оказался в роли истца и уж тут учинил правеж по всем правилам. Однажды во время чумы в деревне Штадена умер крестьянин со всеми своими домочадцами. Пока сам немец находился в Москве, добро умершего захватил зажиточный крестьянин Митя Лыкошин, который объявил себя единственным законным наследником на том основании, что умершая вместе с крестьянином жена была его тайной любовницей. Услышав о таком самоуправстве, Штаден решил, что Лыкошин отныне является его должником. Обиженный немецкий опричник направил своим приказчикам инструкции, как поступить с нахалом: "Я приказал жестоко бить его на торгу в городе Старице с тем, чтобы он дал мне по себе поруку... А у него было еще и мое имущество, и я действовал так, чтобы вместе с моим добром получить и его. Он же упорствовал, не желая отдавать ни своего, ни моего. Тогда его заковали в железа, залили их свинцом и отправили его в Москву". В столице Лыкошина ежедневно "правили" на торговой площади, причем несчастный находился в полной власти своих палачей днем и ночью - по выражению Штадена, "при них он был и слугой, и служанкой". В итоге состоялся суд, и должника выдали опричнику в качестве холопа. Для начала Штаден отдал Лыкошина своей дворне, которая подвергала его ежедневным избиениям и издевательствам. Чтобы узник не наложил на себя руки, Штаден велел надеть на него "шейные железа с цепью в сажень длины, так что цепь затягивалась узлом и ночью он мог лежать, а днем сидеть или стоять, и такие ручные железа, что обе руки можно было запереть вместе". Каждое утро с Лыкошина снимали оковы и вели на площадь, где продолжался правеж. Впрочем, опричник приказал бить его не слишком сильно, чтобы не умер. Между тем Лыкошин держался молодцом и совершенно не собирался отдавать вымогателю свое имущество.
Несмотря на все труды, Штаден так и не смог получить 260 рублей, которые требовал с крестьянина. Лыкошину помог случай: одному из друзей Штадена, тоже немцу, срочно понадобилось окно на границе, чтобы покинуть гостеприимную Московию. Штаден подарил своему приятелю двух лошадей, 10 рублей, которые все же вытряс из своего узника, и самого Лыкошина в придачу. Несмотря на отбитые ноги, стойкий крестьянин сумел благополучно вывести беглеца в Германию.
Впрочем, удалой опричник вовсе не опечалился, что денег не получил, поскольку морально был полностью удовлетворен. Должников было принято истязать не столько для того, чтобы они заплатили деньги, которых у них, как правило, не было,- главное, чтобы другие боялись. Смысл правежа русская юридическая мысль сформулировала позднее. В Соборном уложении 1649 года прямо говорилось, что осужденного следует бить "на правеже безо всякие пощады не для того, что на нем те достальные деньги взять, а для того, чтоб, на то смотря, иным неповадно было так воровать".
Средние века закончились блестящей эпохой всемогущих королей и серых кардиналов, и вместе с сильной центральной властью на смену частным застенкам пришли государственные казематы, где должники должны были содержаться до тех пор, пока их долг не будет выплачен или прощен. Настало время долговых тюрем, или долговых ям, как эти заведения называли в России. Так государство наконец избавило своих подданных от печальной необходимости калечить друг друга, однако впоследствии возникла другая проблема: население стало считать государство источником жестокости по отношению к проштрафившимся должникам.
Положение человека, попавшего в долговую тюрьму, было тем более печальным, что подобное заключение было бессрочным и дату освобождения кредитор устанавливал по своему желанию. По сути, долговые тюрьмы были теми же частными застенками, только сданными в управление государству, поскольку заключенные содержались в них обычно за счет своих кредиторов, которые были готовы нести подобные расходы, лишь бы "иным неповадно было" просрочивать платежи.
Впрочем, существовали способы покинуть тюрьму без согласия заимодавца. В 1705 году в упомянутом уже Йорке была построена долговая тюрьма, которая сразу же стала предметом гордости городских властей. Известный сторонник исправления нравов путем изоляции от общества Даниель Дефо восторженно писал, что это "самая внушительная и совершенная тюрьма во всем королевстве, если не во всей Европе, которая столь же превосходна внутри, сколь благородна снаружи". В йоркских тюрьмах существовал обычай отпускать на волю всякого, кто согласится исполнять обязанности палача, и заключенные должники тоже порой брались за это дело. Последним заключенным йоркской долговой тюрьмы, подвизавшимся палачом, был некто Томас Аскерн, который в 1856 году вызвался повесить человека, убившего свою жену. Работать Аскерну пришлось в знакомых местах, поскольку место казни располагалась как раз возле долговой тюрьмы. За свою карьеру бывший должник отправил на тот свет девять человек.
Обитателям долговых узилищ порой удавалось вырваться на свежий воздух и менее зловещим способом. Иногда тюремная администрация отпускала таких заключенных на заработки. Так, в 1786 году нью-йоркская газета сообщала, что "Джон Генри, один из менеджеров театра, отослал шерифу $100 штрафа за то, что использовал заключенных, осужденных за долги".
Отсидка в долговой яме не была уделом представителей низших классов. Напротив, яма была вечным пугалом для отчаянных коммерсантов и расточительных дворян. В 1798 году в долговую тюрьму Филадельфии был помещен бизнесмен Роберт Моррис, разорившийся на спекуляции землей. Американский суд не учел, что Моррис, вероятно, смог бы расплатиться с долгами, если бы во время войны за независимость США не потратил значительную часть своего состояния на поддержку армии Джорджа Вашингтона. Фактически без Морриса, который был одним из главных финансистов американской революции, страна под названием США могла бы и не появиться на карте. Моррис просидел в тюрьме четыре года.
О том, что представляла собой долговая яма в Москве, писал Владимир Гиляровский. По его словам, москвичи относились к узникам ямы с большим сочувствием. Солдат, охранявший тюрьму, говорил Гиляровскому: "Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых и вместо того, чтобы работать ему да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек - только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал... Сидит такой у нас один, и приходит к нему жена и дети, мал мала меньше... Слез-то, слез-то сколько!.. Просят смотрителя отпустить его на праздник, в ногах валяются..." По словам Гиляровского, некоторые кредиторы издевались над узниками особенно жестоко, внезапно прекращая оплачивать содержание заключенных. Должников тотчас выпускали из ямы, и они счастливые возвращались домой. Однако, стоило такому освобожденцу устроиться на работу, как администрация долговой тюрьмы получала деньги на его содержание, и несчастного вновь водворяли на нары.
Ужас перед долговой ямой держал в напряжении не только русских купцов, но и творческую интеллигенцию. Не миновал ямы известный критик и поэт Аполлон Григорьев, друг Фета, автор бессмертного романса о "подруге семиструнной" и столь же бессмертного откровения, что Пушкин - "это наше все". Его главной проблемой была безудержная любовь к мотовству и цыганским песнопениям при хроническом отсутствии денег. Как и подобает истинному поэту, Григорьев прозорливо предчувствовал свою судьбу, периодически делая в дневнике соответствующие записи: "Дела мои по службе идут плохо - и странно! Чем хуже делается, тем больше предаюсь я безумной беспечности... Долги мои растут страшно и безнадежно". Другая запись гласила: "Долги растут, растут и растут... На все это я смотрю с беспечностью фаталиста". Кредиторы не разделяли беспечности должника и упекли его в тюрьму. Григорьева выкупила на свободу богатая генеральская жена, баловавшаяся литературой, но через четыре дня после освобождения поэт скончался.
Другая окололитературная история с ямой обернулась общественным скандалом. Поэтесса и переводчица Каролина Яниш была одной из самых ярких литературных звезд Москвы первой половины XIX века, а также счастливой обладательницей немалого состояния. Ее муж Николай Павлов тоже был писателем, к тому же имел репутацию завзятого либерала. К несчастью, Павлов не мыслил жизни без карточного стола и спустил деньги жены за рекордно короткий срок. В отместку Яниш подала на мужа в суд и в 1852 году посадила его в долговую яму. Случись это лет на 20 позже, поэтесса могла бы стать знаменем нарождавшегося феминизма, однако времена были еще не те, и она, став светским изгоем, навсегда покинула Россию. Публика не простила Яниш того, что она упекла за решетку либерала.
Вполне объяснимо, что долговая яма стала одним из самых непопулярных общественных институтов. В течение XIX века страны, считавшие себя цивилизованными, отказались от этого метода выбивания долгов. Отказалась от ямы и Россия - в 1879 году. Теперь прогрессивная часть человечества считала, что человек в условиях рынка должен рисковать только своим имуществом, а не свободой или здоровьем. Между тем кредиторы все так же хотели иметь возможность вернуть свои деньги, а должники все так же не всегда оказывались добросовестными.
"Банкротство перестало быть постыдным делом"
Мало того, что государство перестало истязать несостоятельных должников,- сами должники оказались под защитой законов о личном банкротстве. Новую западную философию ясно выразил Верховный суд США, постановивший в 1915 году, что целью личных банкротств является предоставление должнику шанса "начать заново, будучи свободным от обязательств и ответственности, связанных с неудачами в бизнесе".
Вместе с тем институт правежа сохранился, переместившись из легальной сферы в мир криминала. В ХХ веке в разных странах гангстеры всех мастей использовали для получения долгов тазики с цементом, бейсбольные биты, раскаленные утюги и прочие предметы домашнего обихода, дабы не дать заемщикам окончательно расслабиться. Так благодаря гуманным соображениям законодателей удовлетворение кредиторов вновь стало частным делом самих кредиторов, как это было во времена викингов и опричников.
Однако далеко не каждый заимодавец готов связываться с бандитами, а потому на Западе уже в начале ХХ века расцвел бизнес на легальном выбивании долгов. Сегодня стандартной формой заработка агентств по сбору долгов является доля взысканной суммы, обычно от 12% до 25%. Иногда такие агентства полностью выкупают у кредиторов их права и действуют уже от своего имени. Методы их работы при этом мало отличаются от тех, что применялись средневековыми ростовщиками в отношении запутавшегося в долгах аббата: должника изводят звонками до тех пор, пока он не решит, что уж лучше заплатить, чем продолжать бегать от телефона. Современный американский борец за права потребителей Бад Хиббс так описывает их методы: "У большинства фирм-сборщиков из тех, с кем мне приходилось иметь дело, развит синдром 'большого босса'. Они почти всегда стараются поразить вас титулами вроде "главный юридический консультант поверенного Смита" или сразу стараются запугать вас, говоря например: 'Бумаги на вас уже направлены в суд'. Или вот мое любимое: 'У нас нет времени с вами нянчиться. Так вы будете сегодня платить или нет?'". Хиббс также приводит факты, когда один и тот же сборщик представлялся по телефону то поверенным, то следователем, то агентом, не имея при этом никаких прав на подобные титулы. При этом ни один такой "агент" в действительности не может даже подать на должника в суд, по крайней мере пока его агентство не выкупило долг.
Гуманное отношение к должникам и расцвет индустрии кредитных карт на Западе привели в последние два десятилетия к быстрому росту личных долгов населения и к такому же быстрому росту количества личных банкротств. "У нас теперь нет долговых тюрем,- сокрушается лондонская Times от 30 мая 2005 года.- Фактически правительство, меняя правила, сделало так, что банкротство перестало быть постыдным делом: банкроты... уже через шесть лет после своего банкротства очищают от него свою кредитную историю.
Примерно такая же картина наблюдается и по другую сторону Атлантики, где республиканцы уже всерьез обсуждают возможность восстановления системы долговых тюрем. В апреле Джордж Буш подписал закон, который ужесточает требования к тем гражданам, которые решили отделаться от кредиторов, объявив о личном банкротстве.
В свою очередь, противники республиканцев предлагают решение проблемы, которое пока еще выглядит невинной шуткой: "Не пора ли подумать о чем-нибудь новеньком - например, о тюрьмах для кредиторов? Почему бы не посадить под замок сотрудника банка, который оформит дурацкий кредит?" Так или иначе, о некоторых древних формах взаимоотношений заимодавца и должника нам, вероятно, еще придется вспомнить.
